О, лучший между сил, парящих в Небесах,
Обиженный судьбой, и нищий в похвалах,
Склонись, о Сатана, склонись к моим страданьям.
О ты, кто в черный миг неправдой побежден,
В паденьи не убит, из праха возрожден.
Внемли, о Сатана, внемли моим рыданьям.
Эти строки написал Шарль Бодлер - французский поэт. Был он наркоманом, отверженным
в своем обществе, неизлечимо больным и писал стихи, волнующие самые потаенные
уголки человеческой души, стихи, половина из которых была запрещена… …А вот несколько
строк, написанных после прочтения вышеприведенных, в раздумье над ними…просто
мои мысли. Сатане все пофиг, он не внемлет. Почему? Характер такой. За долгое
время существования, как Сатане, так и Богу, я думаю, весь род человеческий немного
поднадоел. Представь, как изо дня в день, из года в год тебя просят решить какие-то
проблемы, уповают на тебя, ищут совета и поддержки… И так проходят целые тысячелетия.
Вот ангел твой (хранитель который, по идее) допустим, еще, может, и отзовется.
Наверное. Если попросишь. Хорошо попросишь. Честно, с чувством. Тут главное, палку
не перегнуть. А то будет потом "Прости, Господи, раба твоего, лупившего кулаком
по клавиатуре и кричавшего непотребства перед глазами благородных рыцарей и дам"
(не помню, чьи копирайты, но точно не мои). И вообще, неизвестно, к кому лучше
"молебствования" направлять-то. Если к Сатане - можно гордиться, что ты такой
непонятый и отверженный. Прям как Он. Инстинкт ребенка, жаждущего быть похожим
на родителей. А если к Ангелу - можно радоваться, что ты такой добродетельный
и сердцем чистый. Прям как Он. Опять же инстинкт. И засыпать после этого спокойно.
Люди от рождения стремятся к свободе, пытаются взлететь, хлопая рваными, окровавленными
крыльями. Но, подойдя к пропасти, ты смотришь вниз. Свобода - боль одиночества
и сладость полета. Полета, перетекающего в падение и снова устремляющегося в бескрайние
просторы. Смотри вверх. Сбрось груз воспоминаний, привычек, мечтаний. Не забудь,
- твои крылья устанут, и ты опустишься на землю. Потом снова взлетишь… Опустишься…Взлетишь…
Круг жизни. Неизменность.
Твой рок-н-ролл.
Сизое небо, шуршащий вечер, дробь рок-н-ролла… Прохладная кожа, блеснувшая фляжка.
И глаз блестит - черный и ехидный. Ему кажется, что он все понял, все знает, все
испытал. А в глубине - вопросы чешуей - одна на другую. И зачем тебе, мальчик,
молодой человек, мужчина, становиться взрослым? Да-да, ты УЖЕ взрослый. Знаю я,
знаю. У тебя уже есть проблемы, работа, любовь, тревоги, стрессы, усталый взгляд…
стоит ли это сумеречного воздуха, песен на улице, вина в пластиковом стаканчике,
смеха друзей и прохожих, кокетливых взоров? Угадай, под какой каской граната с
выдернутой чекой, а какая скрывает лукавую улыбку фокусника? Или ты уже вырос
из подобный забав, ты не делаешь глупостей, ты уже взрослый, и бесшабашный рок-н-ролл
не для тебя? И не дай-то бог тебе в меня влюбиться - ты же не сумеешь ловить ветер,
паскудно усмехаться времени в лицо, не задумываться над несчастьем и радоваться
кислотному дождику. Хотя…. если начнешь жить, заходи. Поболтаем о старом, пригласим
наш туманный город на вечерок, выкурим трубку, пуская узорчатый дым… Ты все еще
хочешь вырасти поскорее, сынок?
Наш дом, наша Вальгалла…
Play
Лязг мечей, раздающийся в такт шагам, мог пробудить и всех мертвецов из подземного
царства старухи Хель. Грозный рык берсеркеров сеял растерянность и ужас на лицах
франков, из разноцветные знамена, и те, казалось, в страхе обвисли. Норманнские
воины шли на землю Карла конунга, дабы вернуться с богатой добычей и громкой славой,
усеяв свой путь трупами и достойно встретить свою судьбу… - ….повторяю вопрос…
Pause
- Так вот, специально для некоторых вопрос по-вто-ряю, - профессор внимательно
оглядел аудиторию, не забыв прожечь мое бренное тельце негодующим взглядом. -
Что вы, уважаемый, думаете по поводу теоремы Ферма? - Э-э-э…. Ну, я думаю, что
ее нельзя доказать. - Гениально, уважаемый, верх мыслительной деятельности, -
по взгляду профессора можно было понять, что зачет мне светит примерно так же,
как Ферму - доказательство его теоремы. Ну и ладно.
Play
… вопли тех, для кого танец меча оказался законченным, услаждали слух отчаянных
викингов - франки отбивались из последних сил, но и сами сыновья одноглазого бога
падали под ударами вражеского железа. И тут хирд запел, боевая песня поначалу
вырывалась криком, постепенно начиная грохотать, громче, яростней…
Pause
- Ну чего еще?? - Рота, подъем. Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце
встало. Перерыв, айда за пирожками. - За пирожка-ами?… - в голосе морщило нос
смутное сомнение. - За ними, родимыми. Будешь? Правда, их вроде вчера завезли,
да и мясо на мышатину похоже… -Пирожки? Вчерашние? - сомнение нарастало. - С мышатиной?
Буду.
Play
На славу удастся победный пир, веселье пойдет до утра. Пиво будет течь безбрежной
рекой, головы будет дурманить хмель, сладостное чувство победы, обильно приправленное
горечью утрат, будут стучать об пол ноги танцующих, со звоном сдвигаться кубки,
а боги будут смотреть и улыбаться храбрым воинам. А те, кто остался на бренной
земле, будут знать, что их побратимы сейчас так же пируют в чертогах Вальгаллы,
готовясь к последней битве… А пока - рубите, братья, добывайте себе и конунгу
славу и честь, пусть знают трусливые франки, что…
Stop
Ну все, приехали, муха блядская, батарейка кончилась. Бр-р-р, хорошо, наверное,
норманнам сражаться было - у них-то не Урал, таких летних ливней нет…. А все-таки,
- думается мне в процессе сворачивания проводки с наушниками от плеера, - нам,
людям двадцать какого-то века, в чем-то повезло больше, нежели жившим в раннем
средневековье… Викингам, чтобы попасть в дружину Одина, нужно было умереть - с
честью, с мечом в руке… А нам достаточно плеера - пока играет музыка, у нас есть
наша Вальгалла, наш дом… NB Права на те фразы, которые не мои, принадлежат тем,
кому они принадлежат.
Черное оружие - слова…
ЧЕРНОЕ.
Комнату заливал черный свет… Черный кот Бегемот, лениво потянувшись, вспрыгнул
на мой живот, прикрытый черной майкой. Небо, солнечно-черное, было по-летнему
ласковое…По молочно-черным стенам скользили нестерпимо яркие темные солнечные
зайчики… Из окна в мою темную берлогу лился теплый, пахнущий началом лета ветер.
Откуда-то далеко, из динамиков компьютера, доносились звуки black metal… Потянувшись,
совсем как мой кот, я встаю со своего дивана, мягкого, неяркого черного цвета.
М-м-м-м-м… Хорошо… Только надо отучиться от привычки засыпать в темных очках…
ОРУЖИЕ.
Оружие. При звуках этого слова кому-то слышится треск автомата, выстрелы; кому-то
- звон мечей и боевые крики. Оружие. Не сегодняшнее, бездушно-тупое, но оружие
предков, наделенное душой, живое, почти самостоятельное существо. Меч, топор,
секира, катана, ятаган… Катана - тонкая японская красавица - длинное узкое лезвие,
изящное, смертельно остро заточенное… Спокойствие. Меч - древний рыцарь - прямой,
широкий клинок, светлый, с чеканным узором у рукояти… Благородство. Секира, топор
- могучий рыжебородый викинг или его противник - тролль. Темная сталь, лаконичные,
четкие очертания, незамысловатый узор… Сила и простота. Ятаган - жало скорпиона
- узорчатая дамасская сталь, плавный изгиб полумесяца со смертоносным острием…
Изворотливость. Каким будет твое вооружение?… Каков ты сам?..
СЛОВА.
Слова переплетаются, как капли падающего дождя. Как стебли плюща на стене древнего
замка, они свиваются в единую картину. Слова… Всего лишь сочетания звуков… Но
они - опасное оружие, не декоративное, боевое. Ранить можно по-разному. След от
удара секирой отличается от следа удара катаной… Я не знаю, какая рана была больнее,
от какой умирали дольше и мучительнее. Но душа, изрезанная острым сарказмом, болит
сильнее души, задетой неуклюжей грубостью. Она не заживает, - она окаменевает
подобно холодному трупу… Может, кому-то и удастся сколоть этот лед, но…
НОЧЬ МАРИОНЕТКИ.
Вот она я! Маленькая деревянная кукла. К моим рукам и ногам привязаны тонкие ниточки,
уходящие вверх, к кресту над моей головой. Я сижу в театральном шкафу, иногда,
примерно раз в неделю, меня достают оттуда, и я иду на сцену. Пара часов жизни,
света, остроумия, веселья - а потом опять шкаф, где я впадаю в легкую дремоту,
сквозь которую общаюсь с другими марионетками. Они иногда забавные, иногда милые,
иногда ненавистные. По-разному. Я сижу, подобрав под себя ноги и склонив набок
голову. Черная юбка складками растекается вокруг моих колен, белая блузка немного
светится в темноте. Из-за дверцы шкафа слышится какое-то гудение… Это кукловод,
он опять болтает по телефону… Под звуки его голоса я засыпаю… И во сне я вырываюсь
из тесного маленького шкафа туда…Куда-то, я просто не знаю, куда. Там я другая
- нет привычных ниточек, нет тяжелого креста над головой. Я тихо бреду по городу…
Из маленькой кафешки доносятся звуки живой музыки и запах выпечки и кофе. Улочки
узкие, сумеречные, скудно освещенные старинными фонарями, свет от которых затеняется
трепещущими ветвями деревьев. Я иду. Маленькая девушка со старыми глазами, в длинной
юбке и крестиком на шее - его мне как-то подарили на одной из улочек этого старинного
города. Просто так подарили. Вот мое любимое место - длинный, широкий мост через
реку, что неспешно вздыхает там, внизу. Недалеко от моста есть маленькое кафе
- тяжелая деревянная дверь, четыре столика, на каждом неярко горит лампа… Узкая
стойка, за которой всегда стоит улыбчивая тетушка. Я возьму чашку крепкого, отдающего
шоколадом кофе, сяду у каменной стены и вытяну усталые ноги. Чашка небольшая,
всего на три глотка. Кроме меня, в этой уютной комнатке сидит мужчина лет тридцати,
пишущий что-то на салфетках, которые, впрочем, исписав, тут же сминает и поджигает
от стоящей на столике свечи. Его взгляд падает на меня. - Ты за мной? - у него
красивый голос, правда, у моего кукловода красивее… Неожиданно для себя, я медленно
киваю. - Пошли, - протягивает он мне руку. Улица расчерчена белесыми струями дождя,
вдалеке сияет подсвеченный снизу собор, пахнет свежестью, новизной и нестерпимым
счастьем. Мы идем по мосту. И молчим. Подходим к сплошной каменной ограде моста,
на которой стоит темная статуя, я усаживаюсь на широкие перила, прислонившись
к теплой статуе. Мой спутник закуривает. - Что такое смерть? - спрашивает он.
Странно, он совсем не боится, ему…интересно. - Не знаю. Я ведь неживая… Когда-то
я была частью большого дерева, которое стояло в лесу, пило росу и тянуло ветви
к солнышку. Еще там жила дриада… Энтель. - И что с ней стало? - голос становится
глубже, как море перед штормом - чувствует. - Когда дерево спилили, она погибла.
А из дерева сделали много чего. - Тебя, например? - Да. Я прихожу сюда…не знаю,
зачем, просто не люблю находиться дома… - А где твой дом? - В театральном шкафу,
вместе с другими марионетками. И еще там иногда бывает кукловод… Он спросит меня
про театр, потом расскажет о себе - он Странник, ходит по мирам… Пачка сигарет
быстро опустеет, он достанет вторую. Я тоже возьму. До рассвета мы будем бродить
по старым кривым улочкам, смеяться, пить кофе и говорить, говорить… Кукловод открыл
шкаф, протянул руку… И подозрительно принюхался. "Черт возьми, и откуда табачищем
тянет?" - недовольно подумал он. Взял маленькую марионетку, как он говорил, наиболее
для него дорогую, и вытянул ее на свет. На лице его отразилось удивление - кукла
была в заляпанной грязью юбке, насквозь прокуренной блузке, волосы встрепаны,
дерево местами потемнело. Но выражение нарисованного лица…оно как будто светилось,
незаметная улыбка приподняла уголки бледного рта. - Что же с тобой произошло?
- спросил кукловод. Но марионетка не отвечала - она блаженно прижималась к его
груди и думала: "Я тоже тебя люблю. Ну и зря".
Касание дождя.
Ночь. Мягкий мрак темно-синего оттенка. Из распахнутого окна слышится тихий, вкрадчивый,
чуть усталый шепот… Может, дождь. А, может, призрак бродит. Он так же, как я,
не спит… Подхожу к окну. Да, это он. Знаешь, я не могу ничего написать… Ни одной
идеи. Я не знаю, о чем писать. В сумрачном небе, как в моем сознании, перемещаются
какие-то существа, мысли, чьи-то сны… Я не знаю, о чем писать. Так бывает, особенно
по ночам… Не могу спать, что-то тянет к компьютеру, шепчет - задумчиво, устало…
Чашка кофе в руках, пьянящие запахи корицы, листвы и ливня, тихое головокружение,
шелест за окном… Может, дождь. А, может, призрак бродит… Я знаю, о чем напишу.
Об этих ощущениях, запахах, тишине… Мы вдвоем - ты и я. И объединяет нас касание
дождя…
Женщина.
- Молись, нечестивица, молись, женщина, - последнее слово инквизитор выплюнул,
явно боясь заразиться "нечестивостью". Это не болезнь, идиот, это просто… - Проклятое
семя, ведьма, пособница Дьявола, шлюха, - по толпе поползли шепотки, становящиеся
все громче. Да, проклятое семя… Да. Проклятое и ныне, и присно, и вовеки веков.
Аминь. Ибо женщина нечиста от рождения, такой ее создали. Коварная, злобная, бесчестная.
Предательница. Дьявольское отродье. Видимо, для контраста с непорочностью Святой
нашей матери церкви и одухотворенностью святой же братии. Тьфу, черт, чего кричите,
курицы, вы ж ничем от меня не отличаетесь. У-у-у, стервятники в обличье заблудших
овечек… Заблудших. Каждая вторая на сеновал тайком бегала, теперь замирают от
сладкого ужаса, - не их поймали, не их судят, не их сейчас будут жечь, наслаждаясь
каждым воплем, который понесется в серое высокое небо. Их небо будет другим, совсем
другим. - …обвиняется в свершении колдовских ритуалов с целью наведения порчи
и вызова хозяина ее - Сатаны, прелюбодействе, разврате, богохульстве… Чья б корова
мычала, преподобный. Содомией-то небось сами по ночам грешите. Видимо, последнее
было неосторожно произнесено вслух, ибо раздался звук удара и длинная нотация,
на некоторое время прервавшая перечень моих грехов, вымышленных и настоящих. Да,
список будет длинным, святые отцы позабавились вволюшку, сочиняя его. Видать,
под кувшин монастырского вина. Погибнуть не жалко. Жаль того, что они останутся.
-… сосуд зла, квинтэссенция греховности, Зло в чистом виде…- святой отец с таким
явным удовольствием произносил каждое слово, что захотелось тоскливо завыть, громко,
на одной ноте. Закричать, забиться… Но я заслужила. Ибо грешна есмь. Далеко не
весь список злодеяний был совершен мною, но было и то, что в нем не упомянуто.
Предательство. Далеко ль еще до костра? Нет, скоро я, как королева дня, взойду
на свой трон. Еще до зари отгорит мое царство. Ох, замолчишь ж ты, монах, или
нет? Что-то о спасении души… Не тебе мою душу спасать, и не мне. Женскую душу
ничто не может спасти, нет у нее души, так что молчи, монах, молчи. Глаза выедает
горький, смоляной дым. Дрова и хворост сырые, чтоб погорело подольше, значит.
Ногам холодно. Ничего, согреюсь скоро. Так надо. Может, хоть немного греха мне
простится. Хей, горожане, что ж вы притихли? Веселитесь, колдунья и еретичка сгорит!
Зла на свете меньше станет! Что ж вы не веселитесь, не поете? Радоваться надо,
а вы… люди. Площадь молчала.
